[batkondrat]

Автор: batkondrat
Бета: нЭт.
Название: Боль
Рейтинг: PG-13
Жанр: ангст
Пэйринг: BellDom
Размер: мини
Предупреждение: POV Мэтт.
От автора: Мне плохо...

Я сбегаю по лестнице, быстро перебираю ногами, почти спотыкаюсь в ночных тапочках и чуть не лечу вниз. Я даже представил себе, как бы это выглядело со стороны. Может, пропахал бы своим уродским носом, мало бы мне было. Меня трясет, в руке только айфон, на теле – боксеры и тапки. Я выскакиваю на террасу, пытаюсь надышаться влажным теплым воздухом морского побережья чертового Лос-Анджелеса. Я ненавижу этот город. Продажный, пропитанный деньгами и ложью, он душит меня, заставляет метаться в собственном доме, даже здесь я не чувствую себя в безопасности. Мне так гадко и я дико скучаю по дождливой хмурой Англии, что меня ломает от нехватки свежего прохладного воздуха Ла-Манша.
Я сам запер себя в дурацкой золотой клетке, я самостоятельно подписал себе приговор медленно тухнуть под калифорнийским солнцем и мне некого винить. Я даже не имею права сейчас звонить ему, чтобы поныть о том, как мне плохо, потому что я прекрасно знаю его ответ. «Я тебя предупреждал». Он не жалеет меня, никто не жалеет, всем все равно.
Больше, чем по Англии, я скучаю по нему. Он бы не позволил мне вот так сбежать из постели, он бы уже нашел меня, проснувшись из-за того, что я перестал пинать его во сне. Он бы уже обнимал меня со спины, глушил сигарету, выдыхая дым так, чтобы он не попадал на меня. Мы бы стояли вместе, дожидаясь рассвета, и нам бы не было холодно, потому что он пришел бы с одеялом, края которого я бы сейчас держал, укрывая нас обоих. Он бы шептал мне всякие глупости на ухо, не всегда невинные, а чаще – просто похабные, мы бы смеялись над его пошлостью, и мне было бы хорошо. Я бы уже успокоился и забыл кошмар, который мне приснился. Так всегда было. Было...
Меня скручивает, выворачивает наизнанку, я сажусь прямо на мраморный пол, обхватывая живот руками, продолжая сжимать в потеющей ладони «айфон». Вокруг адская жара, а меня колотит от озноба, я чувствую себя в ледяном замке, где все с ледяными сердцами и замороженными чувствами. Мне одиноко, я боюсь, боюсь больше всего на свете перестать чувствовать, стать таким же, как и все вокруг. Я теряю себя, испаряюсь в переувлажненный чувствами других воздух. Они испарили все свои чувства и теперь живут в лицемерии и ненависти друг к другу. Они готовы разорвать друг друга на куски ради собственного успеха. Даже акулы в океане не сравнятся с ними.
Он всегда оберегал меня от подобного. По возможности, большую часть сделок он проводил сам, я лишь дожидался конца их собеседования, предварительно обговорив с ним, что я хотел и чего нет. Он всегда говорил, что моя натура просто не выдержит подобного, и я взорвусь, а этого ему было достаточно на выступлениях и лучше предотвратить это в корне, чем потом ходить и полдня успокаивать меня. Он заботился обо мне...
Моя пьяная глупость превратилась в кошмар длинною вот уже в полтора года. Он предупреждал, он действительно предупреждал, как только я сказал ему о «залете». Он предлагал отказаться, предлагал выплатить столько, сколько она захочет, но я сказал, что хочу ребенка. Он выглядел так, будто я дал ему пощечину. Я не хотел этого, но правда желал ребенка. Я каждый день с того момента проклинаю себя за то, какую боль причинил ему, хотя через неделю он уже улыбался, шутил, но я знал, чувствовал, что он врал. Столько, сколько было возможно, он был рядом, но как только я впервые уехал сюда и потом вернулся обратно – он изменился. С тех самых пор, когда я просыпаюсь от кошмаров – я убегаю из постели, если не один в ней и корчусь от боли и страха в одиночестве. Мне так его не хватает...
Этого бы не случилось, будь она не так знаменита. Будь она неизвестной, мы бы заплатили ей, отсудили бы право на воспитание. Я знаю, что он бы не отказался от ребенка, он просто не такой. Не важно, как бы это выглядело со стороны – мы не объявляли всему миру о том, что происходит между нами. Нет ничего странного в том, что лучший друг помогает отцу-одиночке приглядывать за малышом. Но она из чертового Голливуда, где небольшое увеличение в талии, даже от того, что она съела четыре порции индейки на ужине ее любимой матери, приводит к определенным мыслям. Она свистнула, пригрозив, что не позволит видеться с ребенком, и я примчался на зов. И потерял его...
Он не говорил, что это из-за того, что он ревнует, он прекрасно знал о наших с ней отношениях, но он просто считал это неправильным. Мне было только хуже от того, что он так решил. По-взрослому, так, как должен был я. Даже здесь, в моей жизни без него, он сделал за меня выбор, так как будет правильнее.
Я опускался до того, что сбегал из этого дома и всеми способами добирался до него. Он встречал с удивленным выражением, но ничего не спрашивал, читая все с моего лица. Я чувствовал, что и ему несладко, но он ничего не предпринимал. Я оставался у него на день, на три, я каждую ночь ластился к нему, просил принять меня обратно, давил на самое больное – как мне плохо без него, он лишь обнимал и просил попытаться уснуть. Я не мог. Я лежал и напитывался его присутствием, запоминал каждый момент, каждое мимолетное прикосновение, каждый его сонный вздох. Разглядывал в темноте очертания лица, по которому так тосковал. Невесомо прикасаясь, водил пальцами по его коже, желая обновить воспоминания. А потом мне снова звонила она, и он смотрел на меня так, что мне хотелось упасть на колени и, рыдая, умолять избавить от такого взгляда. Он провожал меня до двери и желал хорошо долететь.
Иногда, мне удавалось немного забыться. Когда я ходил и покупал всю ту детскую ерунду, которая понадобиться моему ребенку. Я не могу использовать слово «наш». Наш ребенок мог быть только с другим человеком, даже пусть он и не был бы нашим в биологическом смысле. У нас могло бы быть двое в таком случае...
От этих мыслей я заваливаюсь набок и подтягиваю ноги к груди. Я задыхаюсь. На самом деле. Мне не хватает этого отравленного воздуха, я, как рыба, бьюсь на побережье, заглатывая влажный песок, медленно умираю. Разве этого я хотел?
У него сейчас день. Даже, если он может чувствовать меня на расстоянии, скорее всего он слишком занят чем-то, что отвлекает от мыслей обо мне. Мне было бы достаточно простого сообщения, простого «Привет». Я бы мог все еще надеяться, что он иногда думает обо мне, что он касается меня, хотя бы так, ментально. Перечитывая это «привет» раз за разом, я бы мог уснуть, просто от мысли, что он потратил на меня пару секунд, что его пальцы касались экрана, чтобы набрать короткое слово и отправить мне. Но, даже если его и посетило такое желание, он не станет этого делать, только потому что знает, что у меня сейчас ночь, и звук мобильного может разбудить не только меня, но и ребенка. Он все еще заботится обо мне.
Самым невыносимым испытанием было находиться рядом с ним во время записи альбома. Он был так рядом... Он был таким, каким я любил его видеть – поглощенный музыкой, ритмом, он отдавался звуку и я завидовал ему и воздуху, который окружал его. Я не мог быть к нему так близко, не мог позволить себе просто положить ладонь на его спину, чтобы почувствовать, как мускулы играют под кожей. Как его тело движется, движения до боли знакомые, те, свидетелем которых иногда был только я и никто больше. Наедине с ним, до изнеможения... мы любили друг друга...
Каждый день я требовал, чтобы он играл, не было и дня, чтобы он не садился за установку. Я гонял его по одним и тем же частям, заставлял отыгрывать их снова и снова, до тех пор, пока все не уходили, устав от моих воплей, пока мы снова не оставались наедине, и я слушал, как он играет только для меня. Но однажды, как только все ушли он перестал играть и, глядя на меня через стекло, вернулся в комнату с пультом. Я кусал губы, дожидаясь его, надеясь... Он сказал, что знает, почему я его мучаю, знает, чего добиваюсь. Он сказал, что не отступиться от своего решения. Я накинулся на него, воспользовавшись тем, что никого нет. Голодный до его губ, я впился в них, захватывая его тело в капкан своих рук и в этот раз ему не хватало сил сбросить мое объятие – я слишком соскучился по нему. Впервые за очень долгое время, я целовал его, но как только мои руки скользнули с его спины на голову, пальцами впутываясь в его волосы, он взял меня за запястья и отстранил от себя. Я почувствовал то, что испытал он, когда я сказал, что хочу ребенка. Вот только я не умею контролировать свои эмоции так, как он, и накинулся с новой силой, уже с яростью и обидой.
Когда в комнату кто-то решил вернуться, я рыдал, сидя на нем. Этот «кто-то» тут же ретировался. А я продолжал истерить, орал, бил его в грудь и заходился в рыданиях. Никогда ничего подобного со мной не происходило. Мне никогда не было так страшно и больно. Но я хотел бы провести остаток вечности вот так, сидя на нем, чувствуя, что он пытается меня успокоить и шепчет что-то мне на ухо, и гладит спину теплой родной ладонью. Опустошенным, я потерял сознание на его плече.
Запись альбома прервалась. Неделю я лежал в постели, истерил, пил успокоительное, проваливался в беспокойный сон. Он постоянно был рядом, успокаивал, мы спали вместе, и я согревался в его объятиях. Я притворялся столько, сколько мог, но еще через неделю он выставил меня из своей постели, сказав, что знает, когда я симулирую. Я летал в Лос-Анджелес по первому свисту, мы старались совместить графики, я старался как можно больше времени проводить с группой, с ним.
Она всегда знала, что я ничего к ней не чувствую. Более того, она знала что и к кому я чувствую, но это ее интересовало мало. Все, что входило в список ее интересов было в пределах ее работы, косметики и одежды. Еще пафосные вечеринки и жизнь на широкую ногу. В последнем, будучи ее женихом, я должен был ей помогать. Мне было так плевать... Я бы с удовольствием отдал бы ей все свои сбережения, только бы она оставила меня в покое. Но ей была нужна игрушка, которую она могла бы таскать везде с собой и хвастаться своим «подругам». К тому же, настаивала, что раз я решился на отцовство, то должен проводить время с ним. Но разве такого я хотел?
В какой-то момент, пока мы были наедине, он снова стал позволять себе прикасаться ко мне, как раньше. Когда я приезжал в Европу и мы проводили время вместе, бывало, что вечером он обнимал меня за просмотром какой-нибудь ерунды. Я уже не предпринимал попыток поцеловать его, он бы все равно не позволил, максимум, что он готов был снова давать мне – чувство комфорта в его присутствии. Прежнего, домашнего уюта.
Как бы я хотел все вернуть. Я не был готов на такие огромные жертвы. Я не готов умирать сам и мучить его. Я хочу обратно, хочу к нему, в тепло объятий и нежности слов...
– Доминик... - я шепчу в смердящий, затхлый воздух.
– Беллс... - я улыбаюсь и открываю глаза. Он сидит передо мной на корточках, склонив голову набок. - Поднимайся...
Я отрицательно машу головой и шмыгаю носом.
– Я не хочу...
– Идем на диван...
– Ты останешься? - я сажусь и протягиваю ладонь к его щеке. Он берет меня за запястье и целует.
– Конечно, - я кожей руки чувствую, что он улыбается.
– Пойдем, - я соглашаюсь и снова шмыгаю носом.
Он доводит меня до чужого мне дивана, я укладываюсь на него, а он садится на пол у изголовья и кладет руку мне на щеку, пальцем поглаживая скулу.
– Спи, Беллс... я буду здесь, как всегда...
– Я люблю тебя...
Его зубы дают блики, когда он широко улыбается. Он придвигается, его дыхание касается моих губ, он едва задевает их своими, когда шепчет:
– Я тоже люблю тебя... Спи...
Я закрываю глаза и с улыбкой на губах быстро проваливаюсь в спокойный сон.

На экране айфона под его любимой фотографией загорается надпись «Вызов завершен»...